Пианист Семён Кручин. Semion Kruchin, pianiste. 1966

Ну, вот, наконец-то я могу вам представить моего Учителя (именно с большой буквы). Того, кто меня научил играть от и до. Все остальные педагоги, которые шли вереницей в моей жизни после его отъезда (ну дипломы же надо было получать), уже просто что-то там шлифовали и добавляли. Дядя Сеня это было от инвенций Баха и до всего, что считается “трудным“ типа Мефисто-вальса. Занимался от не раз и не два в неделю, а каждый день. И не по часу, а пока не исчерпаем вопрос или я не начну засыпать за инструментом. У меня осталось смутное воспоминание, как я сижу за инструментом, они с мамой нависают надо мной с двух сторон и вытребывают с меня что-то (то ли пассаж, то ли что), а меня валит под инструмент тяжёлая сонливость, как бетонная плита. Я пытаюсь эту сонливость побороть и проснуться, она валит, а двое взрослых сверху мне что-то втолковывают и говорят “играй, давай“. Всё мое детство, каждое утро, когда раздавался звонок в дверь, я галопом неслась её открывать с радостным воплем: “Уррраааааа!!!!! Дядя Сеня пришёл!!!!!“, пока не повзрослела и не остепенилась. Но радость всегда была одинаковая. Я помню, как он появился первый раз в доме. Накануне мама пришла после худсовета и сказала, что так здорово сыграла, что один крутой лауреат предложил подготовить совместную программу. Прихожу я из школы и на пороге вижу высокого человека с очень внимательными и добрыми тёмными глазами. “Здравствуй, а меня зовут дядя Сеня“ говорит он, протягивая ладонь для рукопожатия, и моя маленькая детская ручка тонет в огромной мягкой лапе. До сих пор помню это ощущение и чувство безграничного доверия, которое как возникло в этот момент, так больше никуда и не уходило. У дяди Сени было три формы существования: либо он занимался сам, и мне разрешалось торчать рядом, заглядывать под локоть и под пальцы сколько угодно; либо они репетировали с мамой, и весь виолончельный репертуар въелся мне в уши и в мозг ещё прочнее, чем фортепианный (потом я с ней играла наизусть, вообще редко заглядывая в ноты, со всеми её специфическими рубато и фразировками), либо он занимался со мной немерянно. При этом он умудрился за все годы не разу не испытать раздражения, не заругаться и не заорать. Мастерство передалось вместе с безграничной любовью к профессии. Либо мы пили чай, беседовали обо всём на свете и по всем вопросам он для меня был единственным авторитетом. Было его мнение и другие мнения, внимания не заслуживающие. При этом формально я числилась в какой-то музыкальной школе, где я педагогиню в упор не видела и никак не воспринимала. Потому, что она оспаривала дядисенину апликатуру. А как можно оспаривать мнение Бога?!? Я думаю, что внезапное исчезновение его из моей жизни было катастрофой, круги от которой до меня доходят и по сей день. Много раз я предпринимала попытки его разыскать, но тщетно. Я действительно не понимаю, как в эпоху интернета совершенно бесследно может исчезнуть пианист такого масштаба. Не знаю, где он, что он, жив ли, здоров ли. Я просто очень его люблю, бесконечно ему благодарна. Теперь-то я понимаю на собственном опыте, что такое научить ребёнка играть нa инструменте целиком и полностью от и до. И очень-очень скучаю. Ну, может быть, когда-нибудь Бог даст- свидимся. Было бы здорово. А пока я нарыла видео того конкурса в Лидсе, где он получил вторую премию, отрезала всё лишнее и оставила такой очень коротенький его видеопортрет. Дядечка Сенечка, если ты жив, находись, давай, поскорей. Так нельзя.